Перейти до основного вмісту

Репортаж из преисподней

«Сын Саула» (Son of Saul)
Режиссер Ласло Немеш
Венгрия, 2015, 107 мин.

Этот фильм очень трудно смотреть. Мало того, что основное действие происходит не просто в аду — в Аушвице, — оно происходит в последнем круге ада — там, где составленная из заключенных зондеркоманда сжигает в топках удушенных в газовых камерах людей. Вдобавок к этому зритель должен по-особому напрячься и настроиться, чтобы верить происходящему. Один мальчик каким-то чудом не задохнулся в газовой камере, его вытащили оттуда ни живым, ни мертвым. Члену зондеркоманды истопников ада по имени Саул показалось, что это его сын. По всей видимости, никакого сына у него не было, ему именно показалось. Но дело не в этом.

Следует понимать символически: все евреи — семья, все человечество — семья, если у тебя есть душа, ты должен воспринимать всякого несчастного мальчика как сына. Вот как-то так. Потом мальчик, не приходя в себя, умирает в лагерном лазарете, Саул выкрадывает его тело и задается целью похоронить его, чтобы над ним прочитали кадиш. Дальше он в поисках раввина весь фильм обсессивно мечется среди дымящегося ада, нарушая все лагерные орднунги, проникая в зоны, куда не имеет права ступать, оставаясь живым в ситуациях, где живым остаться невозможно. Заточенный на свою цель, Саул абсолютно лишен страха, поэтому он как завороженный. Где другого бы в момент убили, его пропускают или не замечают. Ну это, положим, психологически объяснимо. Когда у тебя есть билет в театр, ты можешь пройти мимо контролеров, не показывая его, и тебя пропустят. Пытаясь же пройти без билета, ты излучаешь напряжение, на улавливание которого контролеры навострены.

Так или иначе, неуязвимость Саула тоже следует принимать как высокую художественную условность: он не может погибнуть, пока не добьется своего, вот и все.  Я готов это принимать, не такой уж я унылый реалист, чтобы придираться ко всяким мелочам. Хуже другое: фильм никуда не движется, через пятнадцать минут ясно — вот так Саул и будет до последнего кадра метаться в аду.

Фильм никуда не движется, через пятнадцать минут ясно — вот так Саул и будет до последнего кадра метаться в аду

Характер самого Саула тоже не движется: куда ему двигаться, если перед нами зомби, все сознание которого сфокусировалось в одной точке? Мне могут возразить, что он не зомби, а одержимый высокой духовной целью человек, вот, мол, какие чудеса может совершать дух человеческий и т.п.

Но вы же не будете со мной спорить, что фильм все-таки должен развиваться и быть в определенной мере непредсказуемым? Но он не развивается. Точнее, у него другая форма развития — нарастание ужасного. Что ж, зритель с нервами-канатами может это выдержать и считать, что смотрит необыкновенно «сильный» фильм. Зритель с такими нервами, как у меня, в какой-то момент отупевает, наступает фаза запредельного торможения по Павлову. Но у жюри Каннского фестиваля, американского «Золотого глобуса», «Оскара» и пр. нервы, очевидно, очень сильные, они досмотрели картину до конца и хором воскликнули «Браво!».

Один критик написал: «Это поразительное, совершенно оригинальное и свежее прочтение темы Холокоста, трагическая фреска, мощно затягивающая нас в свою воронку». Другой отмечал: «Снятая на 35-миллиметровой пленке в тошнотворных зеленоватых и желтоватых тонах с глубокими мрачными тенями, эта картина — выдающееся достижение оператора Матьяша Эрдея, но она не достигла бы и половины своего воздействия без шоковых эффектов саундтрека, великолепно дополняющих это зрелище тотального ужаса». Третий: «Грандиозное достижение в ряду фильмических охудожествлений (filmic fictionalizations) Холокоста».
Очень хорошо. Но я вот думаю: «А зачем свежо прочитывать тему Холокоста? Это что, затершийся шлягер? Зачем шоковые эффекты саундтрека? Неужели Аушвиц без этого не шокирует?» 

 

А зачем свежо прочитывать тему Холокоста? Это что, затершийся шлягер? Зачем шоковые эффекты саундтрека? Неужели Аушвиц без этого не шокирует? 


«Ну как же, как же. Это же все-таки искусство! И надо, чтобы люди не забывали. А чтобы они не забывали, не грех покрепче ударить их по мозгам».
На это можно ответить словами Теодора Адорно: «Писать стихи после Освенцима — варварство». Люди, конечно, все равно пишут. Пауль Целан, например, написал «Фугу смерти», а через некоторое время бросился с моста. Значит, писать стихи после Освенцима и даже про Освенцим можно, но для подтверждения права на это надо, скажем, заплатить жизнью. А смаковать «зеленоватые и желтоватые тона» крематория — мне кажется, в этом есть некое извращение.

Режиссер Ласло Немеш получает свой «Оскар» 

Но, может быть, не извращение. Просто дело обстоит так. Все-таки прошло 70 лет. Все забывается, даже самое прекрасное и ужасное. Но ведь есть вещи, которых забывать нельзя? И вот, руководствуясь благой целью — заставить человечество не забывать, не спать! — художники, берущиеся за тему Холокоста, даже если это не конъюнктурщики,  прибегают ко все более причудливым, экзотическим сюжетам и шокирующим эффектам, все чаще балансируя на грани патологии или переступая ее. Но правильно ли это, нет ли тут заблуждения? Во-первых, все было гораздо проще и ужаснее: Ханна Арендт выразила это в двух словах: «банальность зла». Во-вторых, шоковые эффекты, как слишком часто применяемые антибиотики, перестают действовать. И чем же тогда лечить? И как же тогда будить память и совесть?

Шоковые эффекты, как слишком часто применяемые антибиотики, перестают действовать. И чем же тогда лечить?

Не знаю. Я думаю, что если художники так беспокоятся, что совесть человечества уснула, им не обязательно показывать Аушвиц в зеленоватых тонах. Есть более современные и, рискну предположить, более актуальные темы. Например, мне было бы интересно посмотреть французский художественный фильм о каком-нибудь профессоре Сорбонны, интеллигентном человеке, махровом антисемите. Или фильм об американском колледже, где травят студента, проголосовавшего за Дональда Трампа. Хорош Трамп или плох, но такая травля — разве это не «обыкновенный фашизм»?
Но что-то нет таких картин. Все Холокост да Холокост. Почему так много фильмов о нем? Чтобы не забывали, чтобы не повторилось! Ну да, ну да. Но, кроме того, снимать фильмы о Холокосте — дело благородное, смелое и... безопасное. И верное. И, страшно даже сказать, легкое.  

Святослав Бакис, специально для «Хадашот»                               

Немає часу відвідувати сайт? Підпишіться на розсилку і отримуйте найважливіше в одному листі

Отлично, вы подписаны на нашу рассылку!
Ранее вы уже были подписаны на нашу рассылку